Символика поэмы В.И. Майкова «Елисей или Раздражённый Вакх»

Анализ поэмы В.И. Майкова «Елисей или Раздражённый Вакх». Карикатура на иудаизм и историю евреев. Карикатура на Моисея и Исуса. Отражение поэмы Майкова в произведениях А.С. Пушкина. Приключения Моисея в средневековой Руси. Последняя война добра со злом.

В комментариях к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин», Владимир Набоков упомянул, что тяжеловесная рифма «повеса-Зевеса» в первой главе «Евгения Онегина» заимствована из поэмы Майкова «Елисей», причём «в 1825 году это заимствование было очевиднее и забавнее чем ныне, когда «Елисея» помнят лишь несколько ученых». Я прочитал эту поэму  только благодаря упоминанию этой поэмы Майкова в анализе Набокова. Потом я прочитал её ещё несколько раз, долго обдумывал и понял, что для обсуждения творчества Пушкина совершенно необходимо детально описать символику и образы, которые мне удалось в ней обнаружить. Имя Елисей в творчестве Пушкина,  упоминается в «Сказке о мёртвой царевне» и в беловой рукописи восьмой главы Евгения Онегина: «Читал охотно Елисея, а Цицерона проклинал». Ситуации, возникающие в «Елисее» встречаются во многих произведениях Пушкина. «Елисей» Майкова считается обычной иеро-комической поэмой не несущей никакой глубокой идеологической подоплёки кроме высмеивания богов греко-римского пантеона. Сам Пушкин так оценивал поэму Майкова в своём письме Бестужеву

———-

Еще слово: зачем хвалить холодного однообразного Осипова, а обижать Майкова. «Елисей» истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,
Что и тебе спастись худа была надежда!

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

Когда для пирогов она у ней топилась:
И тем подобною Дидоне учинилась.

А разговор Зевеса с Меркурием, а герой, который упал в песок

И весь седалища в нем образ напечатал.
И сказывали те, что ходят в тот кабак,
Что виден и поднесь в песке сей самый знак, —

всё это уморительно. Тебе, кажется, более нравится благовещение, однако ж «Елисей» смешнее, следственно, полезнее для здоровья.

——

Видно, что Пушкин упоминает «Елисея» почти между делом и большого смысла кроме «смеха» в нём не видит. Он сравнивает его со своей Гавриилиадой (Благовещение) говоря, что он смешнее Гавриилиады и при этом не говорит, что сама идея Гариилиады возможно была позаимствована Пушкиным именно из одной из картин поэмы Майкова.

У каждого человека свои индивидуальные образы и ассоциации, поэтому невозможно ожидать, что одна и та же картина вызовет одинаковые образы у разных людей, хотя одной из целей символического искусства является именно широта ассоциативного восприятия. Прочитав уже в первый раз «Елисея», я сразу обнаружил образно-ассоциативную связь всего повествования с картинами, встречающимися в авраамических религиях, вместе с возможными объяснениями возникновения и некоторыми противоречиями «веры Моисея». Поскольку ни Майков, ни Пушкин, ни кто бы то ни было за два с половиной века, не увидел связи «Елисея» с историями «Моисея», то можно считать такую связь «внеземным посланием» или «божественным откровением», выполненным в яркой гротескной форме, где бох рисует карикатуру на самого себя и свои «великие проекты».  При этом Елисей – это не обязательно Моисей, как какой-то определённый человек. В некоторых случаях, я полагаю, что речь может идти о виртуальном «духе Моисея» и его религии. Может показаться, что так выглядело бы «божественное откровение», если записывая это откровение, бох был бы в стельку пьян, однако глубокая продуманность замысла заставляет усомниться в этом.  Мой анализ можно считать моими персональными фантазиями ведь «во время ветреной погоды не мудрено спутать качающийся куст с живым существом». Детальный и очень тщательный анализ всей символики «Елисея» может быть предметом не одной диссертации, я же ограничусь только самыми общими наблюдениями, которые сразу же бросаются в глаза.

Первая картина, которая появляется в поэме – это питейный дом, который был назначен «Вакховой столицей»:

То был питейный дом названием «Звезда»,
В котором Вакхов ковш хранился с колесницей,
Сей дом был Вакховой назначен быть столицей;
Под особливым он его покровом цвел,
В нем старый сам Силен, раскиснувши, сидел;

Ветхозаветные предания рассказывают о том, что в городе Силом, что созвучно с «Силен» во второй половине второго тысячелетия располагалась Скиния Завета, и совершались общеизраильские праздники. Фактически, Силом был первой религиозной столицей Израиля, а «звезда Давида» возможно знак более древний, чем сам Давид. Скиния, в которой находились скрижали Завета, ассоциативно очень близки к «колеснице», в которой хранился «Вакхов ковш». В конце жизни Илия в 1050 году на Израиль напали филистимляне и захватили Ковчег Завета. Это привело к упадку Силома и потере его роли как духовного центра. С какой-то точки зрения это можно считать аналогичным тому, как в поэме Майкова капрал посадил в тюрьму Елисея за буйство и драку. Освобождение евреев от филистимлян произошло благодаря царю Давиду, с которым можно ассоциировать превратившегося в капрала Ермия. Однако, ветхозаветные предания рассказывают, что первым активным вмешательством «божественного промысла» было освобождение евреев из «египетского плена» и следующая картина больше всего напоминает именно события «Исхода».

Конфликт питейного бога Вакха с «откупщиками» заключается в том, что ему не нравится монополизм первосвященников над верой. Посредники между богом и людьми не устраивают Вакха, поскольку в целях получения личной выгоды ограничивают людей в возможностях религиозной свободы. Моисей-Елисей понравился питейному богу, как раз за то, что в религиях может перепить кого угодно и также как Вакх ненавидит первосвященников, мешающих свободе религиозного чувства, потому что привык уничтожать всех кто стоит между ним и выпивкой. Поэтому Вакх решил нанять именно Моисея для своей мести над откупщиками, то есть служителями религии. Поэтому Моисей-Елисей выступает как земное воплощение питейного бога.

Уже он закричал: «Робята, дай плетей!»
Но вздумал, что сие бессмертным непристойно,
Хоть дело, по его, плетей сие достойно,
Но сан ему его дурить не дозволял,
Он инако отмстить обиду помышлял,

Увидев Моисея, Вакх решает, что это именно то, что ему нужно для совершения его замысла.

Что я уж то нашел, чего искать хотел?
Детина оный дюж мне кажется по взору,
На нем созижду я надежды всей подпору,
Он кажется на то как будто и рожден,
Что будет всякий им ярыга побежден
И он меня в моей печали не покинет,
Он все то выпьет, что лишь глазом ни окинет.

В поэме Майкова, драка учинённая Моисеем и его освобождение из тюрьмы происходит во время «сырной недели» за которой немедленно следует «великий пост». Если спроецировать это на историю, за «Исходом» следовало длительное путешествие по пустыням, которое ассоциируется с «великим постом», а перед Исходом была «сырная неделя», что можно ассоциировать с Амарнским периодом египетской истории, поскольку это единственный период истории который действительно можно назвать «Сырной неделей древнего Египта». В этом случае драка и буйство Моисея можно ассоциировать с подвигами жителей Ахетатона. Стратегия Ермия, который влез в египетскую тюрьму в качестве псевдокапрала, может ассоциироваться с самим фараоном Эхнатоном, влезшим через вершину власти по тесной лесенке прямо в египетскую тюрьму для спасения человечества. Отсюда следует, что Моисей-Елисей разлучился со своей молодкой женой именно в Египте и потом встретил её снова только в четвёртой песне поэмы совсем в другой обстановке. Первая песнь «Елисея» примерно заканчивается на том же на чём заканчивается книга «Бытие» — исходом из тюрьмы.

В первой песни примечательным является также некая общая характеристика разных богов и прежде всего главного «бога отца» — Зевса. Зевс предстаёт в достаточно комичном виде – «верхом на петухе», который кричит «какореку». В поэзии что-то похожее встречается в сказке Пушкина «О золотом петушке». Петушок у Пушкина позволяет царю «царствовать лёжа на боку», однако поскольку петушок принадлежит не царю, а волшебнику, то поругавшись с волшебником, царь теряет и петушка и всю его защиту. Главное качество Зевса, которое высмеивается в «Елисее» — это блуд, приведший к большому количеству внебрачных детей.  Эпизод с Зевсом, несомненно, помог Пушкину написать свою версию христианского благовещения, «Гавриилиаду». Эпизод начинается с того, как уставший Зевс напускает на жену Юнону голубей. В христианстве бог отец посылает именно голубка, чтобы оплодотворить Марию. Однако Юнона от голубей «нос отворотила»:

Владетель горних мест, межоблачных зыбей,
Заснул, и подпустил Юноне голубей,
От коих мать богов свой нос отворотила
И речью таковой над мужем подшутила,
Возведши на него сперва умильный взгляд:
«Или и боги так, как смертные, шалят?
Знать, слишком, батька мой, нектарца ты искушал?»

О своём блуде и любовных похождениях, Зевс так рассказывает Ермию:

«Послушайся меня, возлюбленный мой сын!
Ты знаешь сам, что мной рожден не ты один:
Сераль побольше я султанского имею,
И ежели теперь похвастаться я смею,
От непрестанныя забавы в прежни дни
Побольше всех богов имею я родни, —
Итак, не должен ли о детях я печися?
Сему ты у меня, Ермиюшка, учися,
Не чудно, что я вам столь многим есмь отец,
Хитро, что мой поднесь не баливал хрестец».

Собственно полное отсутствие целомудрия, блуд, разврат и отсутствие целомудрия христианства, рассматриваемое в поэме Пушкина «Гавриилиада», было одной из предпосылок для Пушкина написать роман «Евгений Онегин» со значительно более высоким нравственным уровнем человеческих отношений.

Главным конфликтом между Вакхом и Церерой является противоречие между религией и материальной цивилизацией. Действительно полусветское общество Римской Империи достигло таких высот развития материальной цивилизации, которые человечество могло вернуть себе снова только через полторы тысячи лет поле падения Рима. «Мрачное Средневековье» характеризовалось минимальным развитием материального мира вместе с тотальным господством религиозного мракобесия. В восьмой главе «Евгения Онегина», Пушкин сравнивает Апулея с Цицероном. Здесь имя Цицерона созвучно имени богини Церерры и символизирует именно необходимость развития материального мира. Ермий — это русифицированное имя бога Гермеса – бога торговли, разумности, красноречия. В картине с Силомом, Ермий ассоциируется с Давидом, а в случае с Ахетатоном с Эхнатоном. Апломб, с которым Эхнатон решил разрулить положение с религией в Египте, очень хорошо описывается последними строками первой песни и начала второй песни «Елисея»:

И тако наш Ермий исполнен быв отваги,
Приходит с смелостью на полицейский двор,
Быв подлинно тогда посол, капрал и вор.
Итак, уже Ермий капралу стал подобен,
А обмануть всегда и всякого способен;
Не только чтоб цыган или коварный грек,
Не мог бы и француз провесть его вовек.
Такие он имел проворства и затеи,
Каких не вымыслят и сами иудеи.

Конец Эхнатона и всей его «сырной недели Амарнского периода» был печальным.

И вшел не яко тать, но яко воин влез;
 
К несчастью, лествичны ступени были узки,
И тако сей тогда проворный самый бог
Споткнулся, полетел, упал и сделал жох,
А попросту сказать — на заднице скатился,
Чем сырной всей конец неделе учинился.

В тюрьме, Ермий переодевает Елисея в женское платье, а его молодку, которая лежала рядом в женское.  В творчестве Пушкина тема переодевания в женское платье встречается в поэме «Домик в Коломне». С концептуальной точки зрения, «женское» ассоциируется с пассивным, второстепенным, рецессивным, а «мужское» с активным, главным, доминантным началом. Молодушка или «жена Моисея» символизирует народ, сам Елисей символизирует божественное начало, переданное через Моисея. Если народ в «мужском платье», значит люди диктуют правила религии и идеологии. Если Елисей в женском платье, то он как бы попадает в услужение  сильным мира сего. Переодетый в «женское платье» Моисей, используется людьми для осуществления своих личных целей, совершенно не имеющих отношения к его реальному психологическому портрету. Собственно «пассивный психотип бога» — это наиболее распространённое отношение в мире к этому объекту. Однако, если бох наконец решит снять женскую одежду и заявить свои права на религиозные и духовные вопросы власти, это однозначно не понравится религиозному истэблишменту. Великий Инквизитор описал ситуацию, если бог появится в мужской одежде простым вопросом: «Зачем ты пришёл нам мешать?».

После того, как Ермий освободил  Елисея, он отнёс его, переодетого в женское платье в Калинкин дом – тюрьму для проституток. Расположение этой тюрьмы и её содержание создаёт образ «Вавилонской блудницы».

Где речка Черная с Фонтанкою свилися
И устьем в устие Невы-реки влилися,
При устии сих рек, на самом месте том,
Где рос Калинов лес, стоял огромный дом;
По лесу оному и дом именовался,
А именно сей дом Калинкин назывался;
В него-то были все распутные жены
За сластолюбие свое посажены́

Вавилон находился там, где в самые древние времена зародилась цивилизация Шумеров, которая первой изобрела письменность и многое другое. Это место ещё называется двуречье Тигра и Евфрата. Подобная картина возникает также в стихотворении Лермонтова «Мцыри»:

Немного лет тому назад
Там, где сливаяся шумят
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот…

В поэме Майкова в этом месте упоминается возраст Елисея «Подкидыш был сей лет осьмнадцати Елеся». У Лермонтова мы находим:

     Однажды русский генерал
     Из гор к Тифлису проезжал;
     Ребенка пленного он вез.
     Тот занемог, не перенес
     Трудов далекого пути;
     Он был, казалось, лет шести,
     Как серна гор, пуглив и дик
     И слаб и гибок, как тростник.

В некоторых книгах Ветхого Завета, евреи сравниваются с «неверной блудливой женой». Произошли они из междуречья, потом во время вавилонского плена снова очутились на своей исторической родине, потом снова вернулись обратно на земли Израиля. Калинов мост ассоциируется в русских сказаниях с Калиновым царём, роль которого в Вавилоне играл царь Навуходоносор. Каким именно образом религия Моисея и вообще бог оказались у «Вавилонской блудницы» в поэме Елисей описано в следующих словах:

От шума оного Елеся пробудился,
Но как он между сих красавиц очутился,
Хоть ты его пытай, не ведает он сам,
Не сон ли, думает, является глазам?
И с мыслью вдруг свои глаза он протирает,
Как бешеный во все углы их простирает;
Везде он чудеса, везде он ужас зрит
И тако сам себе с похмелья говорит:
«Какой меня, какой занес сюда лукавый,
Или я напоен не водкой был, отравой,
Что снятся мне теперь такие страшны сны?
Конечно, действие сие от сатаны».
Так спьяна Елисей о деле рассуждает
И, винен бывши сам, на дьявола пеняет.

Если тут евреи сравниваются с проститутками, похожими на монашенок, то бох ясно признаётся в том, что оказался он среди них только по своей вине и на дьявола ему пенять нечего. Это также может косвенно говорить о том, что Исус, оказавшийся в еврейском окружении в одной из прошлых жизней был так любимым евреями Моисеем. Параллель с поэмой «Мцыри» может говорить о том, что реальная причина гибели Исуса была не в том, что «бог пожертвовал своего единородного сына для спасения человечества», но по той самой причине, по которой погиб Мцыри, оказавшийся «напоённый отравой» в христианском монастыре. Это желание свободы и отказ от всех дьявольских искушений, не смотря ни на что.  После того, как Елисей оказался вместе с начальницей проституток в интимной обстановке, то он рассказывает ей, как именно он оказался в таком странном положении. Война между ямщиками и валдайцами ассоциативно связана и с ветхозаветным «захватом» Палестины и причиной гибели цивилизации Шумеров. В результате гибели Шумеров какая-то часть этого народа оказалась в Египте. В результате «войн в Палестине» евреи оказались там, где сейчас Израиль. Интерес представляет собой место, где расстались Елисей и его молодка для того, чтобы установить её национальную принадлежность. Если это было в Египте, то она египтянка, если это было в Силоме то очевидно еврейка. На протяжении всей поэмы Макова «еврейская» и «египетская» темы пересекаются, что даёт основание думать о том, что жена Моисея и не еврейка и не египтянка и не русская, а что-то среднее между ними. История войны, которую рассказывает Елисей, примечательна тем, что единственной причиной войны были территориальные разборки мирных земледельцев.

А наши пажити, как всем сие известно,
Сошлись с валдайскими задами очень тесно;
Их некому развесть, опричь межевщика:
Снимала с них траву сильнейшая рука;
Итак, они у нас всегда бывали в споре, —
Вот вся вина была к ужасной нашей ссоре!

Если вопросы решает позиция силы, то очевидно такая война бесконечна. Однако война, которую описывает Елисей, не может быть названа войной за освобождение или захвата «обещанных земель» — это обыкновенный третьеразрядный конфликт из-за прав на территорию.

Начальник нашея Ямския слободы,
Предвидя из сего ужасные беды,
Садится на коня и нас всех собирает;
Лишь со́брал, взял перо, бумагу им марает:
Хоть не был он француз и не был также грек,
Он русский был, но был приказный человек,
И был коришневым одеян он мундиром.
Не дай бог быть писцу военным командиром!

Главная причина, по которой Шумер проиграл войну аккадцам, был сам характер письменной цивилизации шумеров. Они умели хорошо писать и рассуждать, но что касается военных навыков, они были блики к нулю. Если согнать докторов и профессоров какого-нибудь университета в одно стадо, и выставить против дворовой братвы, то ничего путного очевидно из этого не получится. «И можно ль, чтоб была при писаре Паллада?». Великие победы евреев при захвате Палестины, напротив, могли возникнуть только на бумаге  при помощи великого писца. Конфликт Моисея со своим братом Аароном это хорошо известное событие ветхого завета. Брат Елисея появляется с «уразиной» ассоциативно связанной с «жезлом Аарона». Ааронов жезл был одной из священных принадлежностей Скинии. Он обладал многими волшебными свойствами, давал ростки и расцветал миндалевидным деревом, мог превращаться в змею, пожирая прочих змей.

Вдруг брат мой в помощь к нам, как ястреб, налетел,
Смутил побоище как брагу он в ушате.
Но не поставь мне в ложь, что я скажу о брате:
Имея толстую уразину в руках,
Наносит нашим всем врагам он ею страх:
Где с нею он пройдет, там улица явится,
А где пове́рнется, там площадь становится.
Уже он близ часа́ валдайцев поражал,
И словом, от него там каждый прочь бежал,

Предметом конфликта Моисея и Аарона было большое пристрастие Аарона к материальным ценностям. В отсутствие Моисея, он воздвиг Золотого Тельца и заставил всех ему приклониться. В поэме Майкова, это образно показано как то, что ему «отгрызли одно ухо». Конфликт между Моисеем и его братом дошёл даже до ислама, где факт сотворения Золотого Тельца является одним из обвинений в адрес евреев. Есть предположение, что конфликт между Моисеем и Аароном отразился в наличии двух различных первоисточников Пятикнижия: «от Яхвиста» и «от Элохиста».

Какая же, суди, мне сделалась утрата,
Лишился уха он, а я лишился брата!
С тех пор за брата я его не признаю.
Не мни, что я сказал напрасно речь сию:
Когда он был еще с обоими ушами,
Тогда он трогался несчастливых словами,
А ныне эта дверь совсем затворена,
И слышит только он одно, кто молвит «на!»,
А «дай» — сего словца он ныне уж не внемлет,
И левым ухом просьб ничьих он не приемлет:
В пустом колодезе не скоро на́йдешь клад,
А мне без этого не надобен и брат.

После того, как Елисей возвращается с битвы, показана смерть его матери, что ассоциативно может быть связано со смертью шумерского народа или смертью богини Инанны, шумерской Артемиды. Это также может быть связано со смертью того народа, который породил сказку о Моисее. После смерти Шумера, Моисей попадает в Египет, а после драки и разбоя учинённого на «сырную неделю в Амарнский период» попадает в публичный дом к «Вавилонской блуднице». В Шумере, Елисею можно поставить вполне конкретного исторического человека – Гильгамеша который является неплохим претендентом на предыдущее воплощение Моисея.

Когда глава проституток предлагает заняться Елисею шитьём, как делают остальные распутные женщины, то он признаётся что специалист только по уничтожению шитья и распору рубашек, ничего позитивного он делать не умеет.

Но чтоб сие меж нас хранилось без промашки,
Возьми иголочку, садись и шей рубашки».
В ответ он ей: «О мать! я прямо говорю,
Что шить не мастер я, а только я порю,
Так если у тебя довольно сей работы,
Отдай лишь только мне и буди без заботы:
Я это дело все не мешкав сотворю;
Хоть дюжину рубах я мигом распорю!»

Тут сразу приходит на ум известная песня Высоцкого про «русского духа», который вылез из винной бутылки. При попытке заставить его сотворить положительную деятельность, он признаётся, что таким делам он не обучен и «кроме мордобития не могёт чудес». В это время в божественном суде разбирается дело между Церерой и Вакхом о необходимости развития питейного дела. Зевс рассказывает о своём божественном замысле, как примирить земное и небесное.

Поверьте, что мои в сем вымыслы не праздны:
Я Трою низложил, дабы воздвигнуть Рим,
И вам ли знать конец намереньям моим!
Я сделаю, что вы с ней будете согласны
И будете от днесь вы оба безопасны:
Премудрость возведу я некогда на трон,
Она соделает полезнейший закон,
Которым пресечет во откупах коварство,
И будет тем ее довольно государство;
Не будет откупщик там ратаю мешать,
А ратай будет им себя обогащать,
И будут счастливы своею все судьбою,
Не ссорьтесь же и вы теперь между собою».

Можно предположить, что создание Древнего Рима на месте Древней Греции, как раз и было его проектом. Причинам гибели великого Римского проекта Зевса, посвящена вся поэма Пушкина «Медный всадник».  Это отражено в иносказании:

И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

В дальнейшем показано, как красами «чесных жён начальница» меняет своего Елисея-Моисея на командира стражи.

Хоть совесть не один ему твердила раз:
«Мужчина в двадцать дет красавицам любезен,
И в тридцать может быть для них еще полезен;
А ежели кому пробило сорок лет,
Тот, незван, никуда не езди на обед;
Домашним буди сыт: пей, ешь, живи, красуйся,
А к женщинам отнюдь с амурами не суйся.
Твоя уже чреда любиться протекла!»

В «Евгении Онегине», Ольга очень быстро меняет Ленского на улана – поэта на военного, что говорит совсем не лестно о её моральном облике. Рассуждения о поздней любви в «Евгении Онегине» встречаются в восьмой главе:

Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.

Судя по всему, в поэме Майкова обсуждается любовный роман между Иудеей  и Римской Империей, принявшей, в конце концов, христианство. Это не только описание ситуации, но и критика самого замысла, заключавшегося в том, чтобы, по словам Зевса, примирить небесное и земное в лице Великой Веры Римской Империи берущей начало от иудейских историй. Кстати с этого момента начальница славных жён именуется как «старушка». Со «Старухой Изергиль-Израиль» связан один из самых известных рассказов Максима Горького. В конце всей этой истории, Елисей, которому наскучила старушка Израиль сваливает от неё оставив свои мужские вещи, которые правда старушка «в печи своей сожгла, когда для пирогов она у ней топилась». Всякие пасхальные куличи полностью затмили, например тот факт, что был полностью утерян родной язык Исуса, от которого в Благой Вести остались только пара фраз «Талита куми» и «Или или лама савахфани».

Но как ни су́ется, Елеси не найдет,
Упала на кровать, вскричала: «Ах мой свет!
Куда, Елесенька, куда ты отлучился?
И где обманывать людей ты научился,
Что ты и самое меня тем превзошел,
Куда, Елесенька, куда, мой свет, ушел?
Где скрылся от меня и где ты пребываешь?
Или ты у какой негодной обитаешь,
Которая, собой пленив твой нежный взор…»

Вот эта фраза «куда, куда ты отлучился» отдаётся в известном монологе Ленского перед дуэлью с Онегиным: «Куда, куда вы удалились весны моей златые дни?». Куда именно удалился Ленский и по какой причине,  рассмотрено в шестой главе «Евгения Онегина». Характеристика христианства как религии даётся в описании характера любви между старушкой, начальницей проституток и начальником стражи:

Уже мой командир пред бабою погас,
Утихнул и закис, как будто ячный квас;
Хотя он постегать ей спину и ярился,
Однако ж наконец с старушкой помирился;
Тут не было меж их Гимена и любви,
И также пламени в застылой их крови,
Но им и не было большия нужды в этом,
Затем что не зимой сие уж было, летом,
Они между собой спокойствия делят,
Без жару старички друг друга веселят.
Уж стала заживать ее любовна рана,
Когда ей командир стал другом из тирана

С того момента, как Елисей оказался у проституток, Ермий дал ему шапку невидимку, чтобы его не было видно. С ассоциативной точки зрения такая шапка символизирует, что реальность оказалась полностью прикрыта виртуальным миром, не имеющем к реальности никакого отношения. Невозможно победить то, что полностью скрыто от глаз и такое положение является наилучшей защитой для Елисея. Нужно отметить, что два явления Ермия проходили при совершенно разных его образах. В первом случае, он появляется в тюрьме Древнего Египта, как военный капрал. Действительно, бох ветхого завета очень воинственен и кровожаден. Во втором случае, он появляется одетым как петиметр, то есть французский щёголь «со тросточкой, со лорнетом, в который чваняся на девушек глядел». Евгений Онегин, в первой главе пользуется именно лорнетом, чтобы «навести лорнет на ложи незнакомых дам».

Четвёртая песнь поэмы Майкова показывает совершенно иную картину. Лес, птички поют. Нет ни стражников, ни проституток, ни Калинкиного дома, ни тюрем. Ассоциативно, здесь ясно, что Елисей попал на Русь. Рассуждения Елисея здесь похожи на то, что описывает Пушкин в первой главе Евгения Онегина:

Он мыслил инако и инак рассуждал:
Он знал уж, например, что в свете есть амуры,
Что постоянные одни лишь только дуры;
Он знал, как надобно к кокеткам подбегать,
Он знал, как надобно божиться им и лгать;
Когда ж бы побывал в великом он Париже,
Конечно б был еще к дурачеству поближе.
Но шутка ль и в прямом Париже побывать,
Чтоб только на одни безделки позевать
И только высмотреть живущих в оном моды,
Не тщася рассмотреть их пра́ва и доходы;
Узнать, чем Франция обильна, чем скудна
И без других держав пробудет ли одна?

Рассуждения Онегина по поводу «науки страсти нежной» проходят вместе с интересом к экономике:

То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему

Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.

При этом он попадает «из Парижей» в глубокую провинцию, в которой множество грибов и «брусничная вода» местных жителей вместо изысканных вин проституток Калинкиного дома. При  этом он так быстро отбыл от старушки, что у него ничего нет, поэтому он идёт «веселя природою свой взор». Ассоциативно это соответствует тому, как отрок Варфоломей, он же Сергий Радонежский оказался в Средней Руси. В водах отражаются «роза и нарцисс». Тематика нарциссизма присутствует в третьей главе Евгения Онегина, эпиграфом к которой взята строка из песни «Нарцисса или острова Венеры». Тематика «романтических роз» также имеет место. Дальнейшие строки поэмы «Елисей» имеют символическую связь с содержанием «Слова о полку Игореве».

Там также слышался приятный соловей,
Который, пленник став прекрасныя Венеры,
Высвистывал любовь чрез разные манеры;

Обсцентная лексика Бояна, соловья средневековой Руси, дошла до наших дней. Упоминание филина имеет отношение к слову «Дивь», встречающемся в «Слове о полку Игореве». Горлица, воздыхающая о любимом, ассоциативно имеет отношение к плачу Ярославны, которая «кычеть зегзицей».

Одна лишь горлица о милом воздыхала,
Которого в тот день лишилася она.
Елеся молвил тут: «Вот так моя жена,
Я думаю, меня теперь воспоминает,
И будто горлица о мне она стенает.
Хотя она без кос, но мне она мила», —
Такую мысль ему та птица родила.

То, что произошло далее, у Пушкина встречается в «Сказке о царе Салтане». Елисей, так же как и Гвидон спасает девушку, которая оказывается, в конце концов, его женой.

О радостный восторг! куда он духом всходит!
Ямщик в сей женщине жену свою находит.
Услуга днесь твоя, ямщик, награждена:
Ты спас молодушку, а в ней твоя жена!
Невинность часто рок от бедствия спасает,
А добродетель верх над злобой получает.

Из истории XIV века, автор Слова о полку Игореве сыграл значительную роль в освобождении русичей от монголо-татарского ига. При этом он свёл между собой татар, которые служили Москве с татарами, которые были против Москвы. Однако, рассказ его молодушки относится скорее к еврейской истории. Это странно, каким образом на фоне явно среднерусской природы возникает рассказ на первый взгляд, не имеющий к русским никакого отношения. После того, как жена Моисея пришла в Египет она нанялась на «завод кирпичный», что сразу напоминает строительство египетских пирамид. Все мнили о том, что Гильгамеш умер и некому возглавить остатки шумерского народа…

Все мнили о тебе, что умер ты, мой свет,
А я осталася вдовою горемышной;
Пристанищем моим мне стал завод кирпишной.
У немца тамо я в работницах жила;
И может быть, чтоб тут я счастлива была,

После этого описывается ситуация которая появляется у Пушкина в поэме «Бахчисарайский фонтан». К ней подкатил муж барина, на которого она работала и жена барина от ревности «взбесилась и ну меня таскать». Это имеет прямое отношение к психоанализу «Исхода». Ситуация когда две женщины не поделили место под солнцем также появляется в сказке Пушкина «О мёртвой царевне».

И может быть, чтоб тут я счастлива была,
Когда б его жена не столь была брюзглива,
А больше этого она была ревнива;
Но барин был ко мне как к ниточке игла:
Однажды вечером, как спать уж я легла,
А барин тихо встал со жениной кровати,
Пришел ко мне и стал по-барски целовати.
Проснулася жена, потом рукою хвать,
Ан стала бе́з мужа пустехонька кровать.
Мы с ним лежим, а та с своей постели встала
И нас в другой избе лежащих с ним застала.
Подумай, муженек, к чему бы ревновать,
Что муж ее пришел меня поцеловать?
Ведь он еще чрез то нисколько сделал худа,
Что кушанья того ж поел с другого блюда.
Он начал было тут жену свою ласкать,
А та взбесилася и ну меня таскать;
Как бешеная мне она глаза подбила
И в полночь самую меня с подворья сбила.
Пошла я, а за мной пошла моя напасть;

Здесь также проступает параллель с известной песней Высоцкого «Я несла свою беду по весеннему по льду».

Я несла свою беду
По весеннему по льду.
Надломился лед, душа оборвалася.
Камнем под воду пошла,
А беда — хоть тяжела —
А за острые края задержалася.
 
И беда с того вот дня
Ищет по свету меня,
Слухи ходят вместе с ней, с кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая земля
Да еще перепела с перепелками.

Потом она оказывается в тюрьме, в которой её переодевают с мужем. В конце концов она встретила тех самых на кого она работала на «заводе кирпишном» и того барина жена которого изжила её в поэме «Бахчисарайский фонтан». В поэме упомянуто, что они «хотели для житья мне место показать», что ассоциативно может быть связано с понятием «черта оседлости» для евреев. Понятие «черта оседлости» появилась в Российской империи после указа Екатерины II от 1791 года, что было после написания Майковым поэмы «Елисей». После взаимного объяснения, Елисей посылает свою жену «по пути в Питер, чтобы остановиться в Ямской слободе». При этом он ей указывает, что у неё нет паспорта… то есть, нет никакой национальности и пятого пунХта, а она замечает, что её муженёк «без парток»… что у него ничего за душой нет. Она ещё не оформилась в полноценный народ, а у Елисея-Моисея ещё нет никакой идеологии, которую он мог бы ей предложить. Объяснение Елисея и его жёнушки в чём-то напоминает объяснение Онегина с Татьяной. Направить в Питер через Ямскую слободу – это фактически говорит, что «избранный народ», которого ещё нет, направляется через период Московского государства в Петербург, то есть Российскую Империю, а Елисей-Моисей-Бог тем временем думает о том, как создать новую идеологию, поскольку после бегства от старухи Израиль он остался «без парток». Возможно, мои наблюдения притянуты за уши – я предлагаю всем желающим самим перечитать поэму Майкова и сделать независимое решение о том, кто такая эта самая «молодка» и кто это самый Елисей-Моисей.

Силен, посланный к Елисею отводит его к откупщику и говорит, чтобы делал что хотел. Но делать он может только одно – это драки, скандалы и погромы. Обнаружив, что откупщик с женой парятся в бане – он решил изжить их из этой бани и «поддал жару», после этого они сбежали из бани, а Елисей одел купеческую одежду. В моей версии авторства «Слова о полку Игореве» — талантливый поэт и буян, не имевший почти никакого отношения к православному истэблишменту, каким-то чудесным образом вдруг превратился в особо почитаемого «преподобного святого» Руси. Интересно, что общий психологический портрет Елисея с самого начала и до конца очень напоминает Сергея Есенина. Это включает его любовь к выпивке, скандалам и дебошам. Моей гипотезой является и то, что в прошлом своём воплощении Сергей Есенин был никто иной, как Сергий Радонежский.

Хозяев выжив вон, ямщик помылся в бане
И вышел из нее в купеческом кафтане.
Так стал Елеся мой совсем теперь одет.
Однако ж в шапочке его как будто нет.
Купчина был велик, ямщик был средня роста,
Так стал в кафтане он, как в рясе поп с погоста.

В конце четвёртой песни, Елисей залез в постель к жене откупщика в то время когда «был гром». Возможно, это имеет какое-то отношение к «коммунистическому периоду» России. В творчестве Пушкина такая ситуация появляется в поэме «Граф Нулин», в которой проводится психоанализ неудачи Эхнатона. Ленин во многом повторил Эхнатона, по крайней мере, по отношению к тем религиям и идеологиям, которые противоречили его собственной.

Когда хозяина треск дома разбудил,
Он, вставши со одра, и свечку засветил,
Отводит тучу прочь молитвами от дома;
Но гром не слушает такого эконома,
Который животы неправдою сбирал
И откупом казну и ближних разорял.

На этом четвёртая глава заканчивается и возможно пятая песнь рассказывает о том, чего ещё не было. Елисей вначале разоряет все винные погреба откупщика, тот хочет призвать ворожею, которую, однако, прогоняет, поскольку вместе с нечистой силой она также грозит совсем отучить народ от пьянства, а это откупщику совсем не выгодно. Потом вместе со всей свитой Вакха, Елисей уничтожает все винные подвалы остальных откупщиков. Зевс на Олимпе пускается в рассуждения о том, что часто люди рождены совсем не для того, что им приходится делать в жизни, после чего посылает Елисея на кулачный бой.

Не столько виноват ямщик, как вам он зрится,

Так ныне инако он мною усмирится;
Чрез два дни у «Руки» кулачный будет бой,
Где будет воевать сей новый наш герой;
Он многих там бойцов ужасно завоюет,
За братскую любовь носки им всем рассует.
И се какой ему предел я положил:
Хочу, чтоб он один за нескольких служил;
Вы у́зрите, чего сей будет муж достоин.
Он был худой ямщик, а будет добрый воин».

Понятно если всё предыдущее повествование было связано с историей авраамических религий, то «последняя битва Елисея» должна ассоциироваться с Апокалипсисом или «последней битвой добра со злом». Обсуждать это бессмысленно, поскольку увидеть будущее очевидно невозможно, можно только фантазировать о нём. Однако, в конце концов, его хватают «свои» и бреют лоб до ушей и отдают в солдаты.

Но можно ли кому с свирепым спорить роком!
Не знаю, кто с него сшиб шапку ненароком,
А он с открытою главою стал, как рак.
Хотел было бежать с побоища в кабак,
Но тут его свои, бегущего, схватили,
Свели во свой приказ и на цепь посадили.
Сбылася истина Зевесовых речей —
Елесеньке весь лоб подбрили до ушей;
Какой бы это знак, куда Елесю рядят,
Неу́жели его и впрямь во службу ладят?
Увы, то истина! был сделан приговор:
«Елеська как беглец, а может быть и вор,
Который никакой не нес мирския платы,
Сведен в военную и отдан там в солдаты».

Какова основная цель написания поэмы Майкова «Елисей»? Я полагаю, что если это «внеземное послание»  или «божественное откровение», то оно создано, прежде всего, как очень хорошая вводная программа и подготовительный материал для главного пророка – А.С. Пушкина, к анализу творчества которого я сейчас приступаю непосредственно.

© Serge Shavirin — Page created in 0,091 seconds.